«Театр в России становится огромным инструментом пропаганды». Интервью актера, который вскрыл вены на сцене, протестуя против войны
Первого мая стало известно, что из России уехал Артур Шувалов, актер Государственного русского драматического театра имени Бестужева в Улан-Удэ. Он выступал против войны в Украине и в конце марта вскрыл себе вены на сцене – из-за давления со стороны руководства театра и попыток уволить за его антивоенную позицию. На родине Шувалову, по его словам, грозила принудительная госпитализация в психиатрическую больницу.
Уехав за границу, Шувалов рассказал Настоящему Времени об угрозе отправки на принудительное лечение и о том, как в театре на него давили из-за его антивоенной позиции. Он предсказал, что, если театры в России действительно поддержат войну, как этого требует от них власть, они «впадут в забвение» и столкнутся с падением качества и зрительского интереса.
– Что для вас стало последней точкой кипения, когда вы решили уехать? И где вы сейчас?
– Я сейчас в третьей стране, пока не буду говорить в какой. А последней точкой стало то, что мои знакомые «доброжелатели», сказали, что в принципе меня ждет так называемая карательная психиатрия. Эта информация пришла ко мне из разных источников.
В понедельник меня должны были направить в психоневрологический диспансер. Поскольку я там уже был и первая поездка туда закончилась хорошо, я должен был туда приехать, возможно, там остаться и полежать какое-то время. Естественно, я не стал рисковать, потому что мало ли что может быть. И поэтому я принял решение покинуть страну.
Наверняка сейчас уже появились какие-то уголовные дела, может быть, они и были, просто я не был знаком с ними. Министерство культуры Бурятии, провластные телеграм-каналы, говорили о моих действиях, что я не поддерживаю войну, что я срывал флаги, но потом это как-то все затихло, и они убрали эту информацию из публичного поля.
– Про больницу. Вы сказали, что там уже были. А по какой причине? Как это было?
– Это было после того, как моя акция прошла 29 марта. Я написал заявление в полицию на руководителя театра – о доведении меня до самоубийства, и там есть определенная процедура. Нужно сдать тест на наркотики и получить справку из психоневрологического диспансера о своем психологическом состоянии. Я был на приеме у врача, и мне написали после разговора с психотерапевтом диагноз «острая реакция на стресс».
Что было бы дальше? Я не знаю. На самом деле есть такой медицинский диагноз. Возможно, в будущем это могло бы переквалифицироваться в какую-нибудь вялотекущую шизофрению или другие «политические» диагнозы. Я не сильно в этом пока разбираюсь. И надеюсь, мне не предстоит в будущем в этом разбираться. Но могло быть и хуже.
– Все началось после увольнения предыдущего худрука театра (Сергея Левицкого год назад сняли с должности за антивоенную позицию – ред.). Как писали СМИ, вы сталкивались с давлением после этого. Что именно происходило?
– Мы понимали, что вернуть предыдущего руководителя на данном этапе невозможно, потому что наш друг, наш художественный руководитель высказался против войны. Он уже получил на тот момент несколько административных штрафов, у него было несколько дел. И мы понимали, что в данной политической ситуации в стране его невозможно будет вернуть ни при каких обстоятельствах.
Давление на меня началось где-то в июне-августе – после того, как я в мае снял на площади театра четыре флага-баннера с буквами Z, V, O. Давление начало на меня старое руководство театра, а также на меня оказывали давление пресс-секретарь, и он же советник главы Бурятии Цыденова. Есть аудиозаписи разговоров, я их позже буду публиковать. И к этому давлению, попытке уволить меня, убрать из театра подключился вновь пришедший художественный руководитель, который пока тоже занимает эту должность.
– А предыдущий руководитель не шел против вас, да?
– Нет, конечно. Левицкий – наш друг.
– Каким еще было давление? Что происходило по факту?
– По факту что происходило: меняли работы, то есть не было никаких новых постановок, я нигде не был в новых постановках занят. Меня убирали из старых спектаклей, или старые спектакли, в которых я участвовал, убирали из репертуара, лишали меня всяческих премий, выплат, лишали зарплаты. То есть я получал в разы меньше, чем другие мои коллеги. И те ребята, которые меня поддерживали, которые заступались за меня, их тоже из спектаклей, в которых они участвовали, убирали.
– А они вам это как-то объясняли при личном разговоре?
– При личных разговорах, конечно, объясняли. Говорили, что человек с такой позицией, как у меня, не должен работать в театре. То есть это было сказано мне, озвучено несколько раз: практически при каждом личном разговоре с руководством мне открыто говорили, что я не должен работать в театре либо я должен публично поддержать войну и за мной должны пойти мои коллеги. Тогда у нас будет и зарплата побольше, и новое оборудование в театре появится – «все вообще у вас будет хорошо», – это мне тоже напрямую озвучивали.
– Что произошло с вашей женой, которая тоже с вами работала?
– Когда вся эта история со мной уже набирала обороты, в день спектакля 29 марта, когда как раз была моя акция, моя жена написала заявление об увольнении. Ей без разговоров просто его подписали, без всяких вопросов. Понятно, что у нее тоже уже был определенный нервный срыв, она не хотела находиться в том месте, где гнобят меня, гнобят ее, гнобят других наших коллег. И я сказал на сцене, что ей подписали заявление об увольнении.
А они говорят, что она уволилась сама. Да, действительно это так: она написала заявление по собственному желанию. Но просто это, что называется, принуждение к увольнению. Нам не давали работать, закрыли вообще все возможности говорить, как-то высказываться даже языком искусства. Вот, собственно говоря, и все: она уволилась.
– Как вы относились к заявлением руководства театра, которое принуждало вас поддержать войну? И что для вас вообще война в Украине?
– Как можно относиться к войне в Украине? У меня нормативной лексики не хватит высказать к этому свое отношение. Это какой-то ужас, это страшное событие, которое не может вообще оставить равнодушным человека. Простите, я даже не могу корректно сформулировать то, что сейчас происходит, это одно из самых страшных событий, которое может происходить, это война.
– А среди ваших коллег есть те, кто поддержал войну?
– Из труппы, из артистов, я не могу говорить полностью за весь коллектив театра, может быть, несколько человек из труппы могли бы как-то сказать что-то в поддержку. Но большинство людей просто пытается отмалчиваться и не говорить ничего. Потому что сейчас это очень опасно. Можно элементарно сказать что-то, скажем, где-то в гримерке, где-то в коридоре – и могут на тебя написать донос. Мало ли что. Я понимаю, что есть люди, которые против войны, но боятся просто об этом говорить.\
– Что сейчас планируете делать? Будете возвращаться обратно в Россию и, вообще, хочется ли вам этого?
– Я всегда буду жить с мыслью о том, что я вернусь в Россию. Но пока есть тот строй, тот режим, который сейчас существует, пока идет война, это, понятное дело, невозможно для меня сейчас. И в ближайшее будущее я планирую забрать, вывезти из России семью. А потом буду здесь поступательно решать проблемы по мере их поступления.
– Что эти гонения означают для вас, как для актера?
– Это означает просто убийство вообще искусства, убийство творчества. Я не говорю только про свой театр, я говорю практически про весь театр в России. Театр становится таким огромным инструментом пропаганды, который работает на то, чтобы ездить на концерты, петь песни для мобилизованных и для раненых, играть какие-то низкокачественные спектакли. Потому что большинство видных театральных деятелей выступили против войны, либо покинули Россию, либо вынуждены не занимать свои должности.
А на их места пришли форменные людоеды. Которые как профессионалы вызывают огромное количество вопросов, но за счет того, что они поддерживают войну, они заняли эти позиции. Соответственно, в дальнейшем театр потихоньку начнет больше и больше умирать.
Я знаю, что сейчас у нас в театре из репертуара, из тех спектаклей, которые можно играть, по-моему, идут всего шесть спектаклей. Тогда как их было более 25. Это падение зрительского интереса. Я не могу сказать, что театр, конечно же, умрет: в любом случае со временем появятся новые люди, которые будут творить вопреки, всегда искусство работало вопреки чему-то. Но должно пройти какое-то время. Поэтому сейчас театр, наверное, впадет в какое-то забвение, будет очень сложное время именно для театра в России.
Источник: www.currenttime.tv
Комментарии закрыты.